Новости

Мы используем язык для коммуникации так же, как и многие другие инструменты вроде жестикуляции, мимики и даже стиля одежды. Но гораздо чаще он задействуется для нужд мышления, а общение стало скорее побочным эффектом, пишет лингвист Ноам Хомский. «Теории и практики» публикуют отрывок из книги «Человек говорящий. Эволюция и язык», в которой он вместе со специалистом по искусственному интеллекту Робертом Бервиком анализирует, почему и зачем мы научились разговаривать.

Среди множества вопросов о языке самых важных — два. Во-­первых, почему языки вообще существуют, и толь­ко у людей? (В эволюционной биологии такое явление называется аутапоморфией.) Во­-вторых, почему языков так много? Это базовые вопросы о происхождении и раз­нообразии, которые интересовали Дарвина и других мыслителей­-эволюционистов и которые составляют ос­нову современной биологии (почему в мире наблюдает­ся именно такой ряд жизненных форм, а не какой­-нибудь иной?). С этой точки зрения наука о языке отлично впи­сывается в современную биологическую традицию, не­смотря на кажущуюся абстрактность ее деталей.

Большинство палеоантропологов и археологов схо­дятся в том, что оба озвученных вопроса — вполне свежие по меркам эволюционного времени. Около 200 000 лет назад ни один из них не пришел бы на ум, потому что языков еще не существовало. А около 60 000 лет назад от­веты на них были бы такими же, как и сейчас. В те времена наши предки мигрировали из Африки и стали расселяться по всей планете, и с тех пор, насколько известно, языковая способность, в принципе, не изменилась (что неудивитель­но для столь короткого срока). Указать более точные даты не получится, но для наших целей они не особо важны, ведь в общем и целом картина выглядит верной. Еще один важный момент: если взять младенца, рожденного в Ама­зонии, в индейском племени, которое в своем развитии застряло на уровне каменного века, и перевезти его в Бо­стон, то по языку и другим когнитивным функциям его не отличишь от местных детей, чья родословная прослеживается вплоть до первых английских колонистов. Обратное тоже верно. Единообразие способности к языку, присущей нашему виду (так называемой языковой способ­ности), убеждает нас в том, что этот признак анатомически современного человека должен был уже существовать к моменту, когда наши предки ушли из Африки и рассели­лись по миру. […]

Более того, с древнейших времен, о которых сохрани­лись письменные свидетельства, и до наших дней фундаментальные параметрические свойства человеческого языка остаются одними и теми же, варьирование проис­ходит лишь в установленных пределах. […] В отличие от любого машинного языка человеческие языки допу­скают дислокацию (displacement): словосочетание может интерпретироваться в одном месте, а произноситься в другом, как в предложении What did John guess? («Что угадал Джон?»). Такое свойство проистекает из операции соединения. Звуки всех человеческих языков строятся из конечного, фиксированного инвентаря или базового мно­жества артикуляционных жестов — таких, например, как колебания голосовых связок, которые отличают звук «б» от «п», хотя не во всех языках «б» и «п» различаются. Проще говоря, языки могут делать разные «заказы» из доступного им всем «меню» структурных элементов, но само это «меню» неизменно. […]

Таким образом, в центре нашего внимания оказывает­ся любопытный биологический объект — язык, который появился на земле не так давно. Это видоспецифиче­ское свойство без значительных различий (за исключением случаев тяжелой патологии) присуще всем людям. Язык, по сути, не похож ни на что другое в органическом мире и играет важнейшую роль в человеческой жизни с самого ее зарождения. Это центральный компонент того, что Альфред Рассел Уоллес, основоположник (на­ряду с Дарвином) современной эволюционной теории, назвал «умственной и нравственной природой человека». Речь идет о способностях человека к творческому воображению, языку и вообще к симво­лике, записи и интерпретации явлений природы, слож­ным социальным практикам и т.п. Данный комплекс ино­гда называют человеческими способностями (human capacity). Он оформился совсем недавно у маленькой группы обитателей Восточной Африки, потомками ко­торых являемся все мы, и отличает современного чело­века от других животных, что повлекло колоссальные последствия для всего биологического мира. Считается, что именно возникновение языка сыграло главную роль в этом внезапном и колоссальном преобразовании (от­метим, что эта мысль звучит вполне правдоподобно). Кроме того, язык — один из компонентов человеческих способностей, доступный для глубокого изучения. Вот еще одна причина, по которой даже исследования чисто лингвистического характера в действительности пере­секаются с биолингвистикой, хотя и выглядят далекими от биологии. […]

Вежливый разговор. Квирин ван Брекеленкам

Обычно язык рассматривают как систему, функция которой — коммуникация. Это широко распространенная точка зре­ния, характерная для большинства селекционистских под­ходов к языку. Однако она ошибочна по ряду причин, которые мы озвучим далее.

Попытки вывести «предназначение» или «функцию» какого­-либо биологического признака из его внешней формы всегда сопряжены с трудностями. Замечания Ле­вонтина в книге «Тройная спираль» демонстрируют, насколько сложно бывает приписать органу или признаку определенную функцию даже в слу­чае, который на первый взгляд кажется вполне простым. Например, у костей нет единой функции. Кости поддер­живают тело (это позволяет нам стоять и ходить), но в них также хранится кальций и находится костный мозг, производящий эритроциты, так что кости в каком­-то смысле можно считать частью кровеносной системы. Подобное характерно и для человеческого языка. Более того, всегда имелась альтернативная традиция, выразителем которой среди прочих выступает Берлинг. Он утверждает, что люди вполне могут обладать вторич­ной коммуникативной системой, похожей на коммуни­кативные системы других приматов, а именно невербаль­ной системой жестов или даже голосовых сигналов (calls), но это не язык, так как, по замечанию Берлинга, «систе­ма коммуникации, доставшаяся нам от предков­-приматов, резко отличается от языка».

Язык, конечно, может использоваться для коммуника­ции, как и любой аспект нашей деятельности (стиль одежды, жестикуляция и т.д.). Но язык также широко исполь­зуется во множестве других ситуаций. По статистике, в подавляющем большинстве случаев язык задействуется для нужд мышления. Только огромным усилием воли мож­но удержаться от молчаливого разговора с самим собой во время бодрствования (да и во сне тоже, что нередко нам досаждает). Видный невролог Гарри Джерисон наряду с другими исследователями высказал бо­лее смелое утверждение, что «язык эволюционировал не как коммуникативная система… Более вероятно, что пер­воначальная эволюция языка предназначала его… для по­строения образа реального мира», быть «инструментом мышления». Не только в функциональном измерении, но и во всех других отношениях — семантическом, синта­ксическом, морфологическом и фонологическом — чело­веческий язык по своим главным свойствам резко отлича­ется от систем коммуникации животных и, скорее всего, не имеет аналогов в органическом мире. […]

В палеонтологической летописи первые анатомически современные люди появляются несколько сотен тысяч лет назад, но свидетельства возникновения человеческих способностей — гораздо более поздние и относятся ко времени незадолго до миграции из Африки. Палеоан­трополог Иэн Таттерсаль сообщает, что «голосовой тракт, способный производить звуки чле­нораздельной речи», существовал уже за полмиллиона лет до самых ранних свидетельств использования языка нашими предками. «Мы вынуждены заключить, — пишет исследователь, — что появление языка и его анатомических коррелятов не было движимо естественным отбором, ка­кими бы выгодными ни оказались эти новинки в ретро­спективе» (этот вывод никак не противоречит стандарт­ной эволюционной биологии вопреки заблуждениям, которые можно встретить в популярной литературе). […]

Продолжение: https://theoryandpractice.ru/posts/16685-kovarnoe-sredstvo-dlya-obmana-lingvist-noam-khomskiy-obyasnyaet-pochemu-lyudi-nauchilis-razgovarivat